дела. Джанпаоло помнил рассказ Асторре о Четырех Щеглах, о его признании-мести. Допросишь одного, а он знает только свою часть, другой — свою, а третий уже сгинет, а четвертый погибнет в бою за час до сдачи крепости, а старый змей соврет, да так, что не отличишь ложь от правды… всегда нужно выслушать обе стороны, чтобы принять правильное решение.
Вот мы и выслушаем. И соберем головоломку. И тогда можно будет думать — как защититься. Только защититься. Применять… нет уж, Господь, конечно, милостив к дуракам, но не к таким дуракам. Чистилища при военном образе жизни не избежать никому, тут и загадывать нечего. Но самому в ад напрашиваться, увольте. Так, а что у нас здесь? Травы, чтобы видеть духов?
— И что решили? — скрипнули у него за спиной. — Скормить разум призраку или тело трупоеду? Посмотреть позовете?
* * *
Он с детства еще привык вставать спозаранку, когда солнце еще только показывало из-за горизонта алый рукав — просыпался сам, легко, даже если заснул за час до того. Потом можно было заснуть вновь и продрыхнуть хоть до ужина; но здесь, на Полуострове, солнца было больше, оно звучало громче, а по утрам а лагере стояла такая тишина, что не расслышать стеклянный звон встающего светила было невозможно. Проснешься — и думай, чем себя занять, если все дела сделаны накануне вечером, если у Его Светлости как раз наступила ночь, а свита предпочитает вместе с ним жить не по солнцу, а по луне.
Впрочем, что тут думать — две лестницы, три поворота, галерея, и вот просторная светлая зала с сокровищами и отнорки для чтения. Бери сколько хочешь, владей всем, что сможешь унести. В это время здесь никого не встретишь, и даже тишина — полная, прозрачная, любые шаги можно было бы различить; но нет шагов. Есть следы чужого присутствия. Вчерашнего, вечернего, может быть — ночного. Этот человек аккуратен, его светильник безопасен — должно быть, полый стеклянный шар для свечи. Он не путает порядок книг и рукописей, не забывает положить все на место. Не передвигает сундуки. Не уносит ничего с собой.
Просто ходит и читает.
Мартен Делабарта всю голову сломал — кто бы это мог быть?
Так не поймешь. Те, кто возится с военными трактатами, с чертежами, кто читает стихи — они разве что стряхивают пыль. Этот взял и за ночь как-то полсундука перетер. Ту, половину, что не успел протереть сам Мартен. Зачем — яснее ясного. Чтобы ни пылинки на одежде, ни серых пятен на свитках и книгах. Чтобы нельзя было сказать, кто что и когда читал, и какие у этого кого-то руки…
После того сна в Имоле Мартен, считай что невольно добравшийся до покойника, предупреждению внял и поверил. Он не искал иных, безопасных способов — сразу понял, что нет таких, да и все. Каким ни позови — знаешь, кто на самом деле тебе ответит, и чем сильнее захочешь увидеть близкого человека, тем легче обманешься. Людям не дано возвращать своих мертвых. Захотят и смогут — придут сами, как являются святые. По своей воле. Не по обряду. Живые о мертвых могут только молиться. Свеча, молебен, дар или новый храм в память, вот и все, что можно сделать. Но та на мгновение вспыхнувшая надежда не погасла до конца, а переродилась в любопытство: что понавыдумали себе люди, как это бывает, чем заканчивается?
Через год он мог бы поспорить с учеными философами и рассказать что-нибудь новое доминиканским монахам, хотя и не думал о такой славе.
А вот тот человек, что тихо и методично — и быстро, удивительно быстро — проглатывает книгу за книгой, свиток за свитком, он руководствуется не любопытством. Он ищет одну нужную ему вещь. Делает пометки. И старается быть невидимым.
И еще одно зудело как комариный рой над городской цистерной: Его Светлость всегда готовился к кампаниям очень тщательно, не оставляя судьбе зазоров. Но вот от похода на Камерино он, кажется, ждал не обычных военных происшествий, а тридцати четырех несчастий во всех возможных местах.
Когда выдался очередной случай, Мартен спросил — пока герцог сверял между собой два длинных перечня необходимых закупок, в таких случаях Его Светлости никогда не требовались паузы, он мог поддерживать разговор и заниматься еще парой дел, — не ведомо ли герцогу, кто питает пристрастие к содержимому библиотечного сундука с ореховой и можжевельниковой выкладкой на крышке.
Корво поднял голову, хлопнул глазами как разбуженный филин, задумчиво сказал, что вчера его в тех же выражениях спрашивал о том же Джанпаоло Бальони, так что он хотел бы узнать, а что, собственно, такое привлекательное в этом сундуке хранится?
Ну что ж. Вся птичка увязла, не жалеть же коготок? Мартен приглядел не занятый бумагами стул, сел — и рассказал, что там хранится и в каком виде, и как с этим содержимым обошлись.
А потом, заодно уж — все равно спросят — о том, зачем содержимое понадобилось ему самому. От начала, то есть от лошади, до конца в виде краденой свечки и последующего сна.
Помня Мигеля де Кореллу, обратившегося в замковую пушку при одном упоминании покойника Петруччи, Мартен даже подозревал, что признание для него добром не кончится — и оказалось, подозревал совершенно напрасно. Вот и считай после этого, что Микелотто лучше других знает, что у герцога на уме. Его Светлость только пару раз приподнял брови в конце рассказа, да по обыкновению свесил голову к плечу — значит, слушает весь, а не думает параллельно еще о двух десятках не менее важных дел.
— Исключительно интересная и важная история. Что же вы до сих пор умалчивали о ней?
— Решил, что о веревке не говорят не только в доме повешенного, — пожал плечами Делабарта.
— Вся эта история — одна большая ошибка. Моя, — зачем-то уточнил герцог, а Мартен услышал не сказанное вслух «вы знаете, как это бывает». — Но молчание — не штукатурка, не лекарство и вообще не способ действия. Я был бы вам признателен, если бы вы впредь докладывали мне обо всем, что может меня заинтересовать. Особенно о подобных делах.
— Сделаю. Но раз так, могу я спросить Вашу Светлость — зачем это Бальони? Потому что ему это не для любопытства. Ему это для дела.
— Мартен… будьте так любезны, спросите об этом самого светлейшего синьора Бальони — и если он откажется отвечать, скажите, что этот вопрос весьма занимает меня.
— Спрошу.
Корво наверняка не хуже самого Делабарта представляет себе,